А волны шумят и шумят за кормой

Николай Щербина и Леонид Утесов

В детстве я частенько слышал, как мой отец напевал строки из какой-то морской песни, запомнившейся ему со времен службы в Севастополе. Их было много таких куплетов – целый рассказ про трагическую судьбу матроса-кочегара, его верного друга и старушку мать, что напрасна ждет сына домой.

Георгий Пащенко, моряк-черноморец

Слова народные-матросские, музыка такая же – так он мне объяснял.

Из всех строк, услышанных уже лет как сорок с гаком назад, запомнились, наверное, самые колоритные:

Я вышел на палубу, а палубы нет,
А палуба в трюм провалилась.
К нему подбежали с помойным ведром
Упал – сердце больше не билось!
Напрасно старушка ждет сына домой
Ей скажут – она зарыдает
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает…

Пройдут годы, я стану жить в Таганроге и окунусь в его удивительную историю, с неисчерпаемыми поразительными фактами, совпадениями и немыслимыми историями.

И вот, готовя материал про оборону Таганрога во времена Крымской войны (1853-1856), я натолкнулся на упоминание о поэте Николае Щербине, родившемся недалеко от нашего города и окончившем таганрогскую гимназию. В майских события 1855 года, когда к городу подошла англо-французская эскадра, он принимает непосредственное участие в качестве парламентера наряду с военным прокурором города Д.П. Война.

А еще о Николае Щербине в какой-то статье я прочитал, что его стихи «Моряк» станут известным романсом на музыку Александра Гурилёва.

И что-то в этих строках Щербины, которые, казалось бы, и о другом и не о тех, что пел мой отец, показалось мне знакомым:

Не слышно на палубах песен;
Эгейские волны шумят…
Нам берег и душен, и тесен;
Суровые стражи не спят.
Раскинулось небо широко,
Теряются волны вдали.
Отсюда уйдем мы далеко,
Подальше от грешной земли,
Подальше от грешной земли.
Не правда ль, ты много страдала?..
Минуту свиданья лови…
Ты долго меня ожидала,
Приплыл я на голос любви.
Спалив бригантину султана,
Я в море врагов утопил
И к милой с турецкою раной,
Как с лучшим подарком приплыл.

Николай Федорович Щербина (1821-1869), родился в имении Грузко-Еланчинская близ Таганрога. Его мать была этническая гречанка, что во многом и определило его интерес к Греции. А тут еще и переселение в Таганрог, который в то время был практически греческим миром (даже отдельный магистрат в городе имеется).

Николай учит греческий язык (благо его преподают в гимназии) и пишет свою первую поэму «Сафо», навеянную древнегреческими мотивами. В 17 лет его первое стихотворение «К морю» печатает журнал «Сын Отечества». Затем в Одессе в 1850 году выходит первая книга – «Греческие стихотворения», но жить вольным поэтом только стихами не удается – сперва на пропитание зарабатывает уроками, потом работает помощником редактора «Московских Губернских Ведомостей», чиновником особых поручений при товарище министра народного просвещения, а в последние годы служит в Министерстве внутренних дел при главном управлении по делам печати. Его стихи трижды выходили при жизни отдельными книгами, а в 1873 было выпустят даже и полное собрание сочинений.

Но вернемся к истории самого знаменитого стихотворения Щербины, которое в нынешнем виде практически не содержит ни единой его строки. Такой вот парадокс. Видимо что-то было в первоначальном импульсе его чувств и образов, заложенные в стихи, что родилось почти целое направление в народной поэзии – переиначить романс «После битвы» (именно под таким названием он станет известен).

А романсом стихи Щербины станут благодаря Александру Гурилёву, автору многих, как бы сейчас сказали, «хитов» – «Однозвучно гремит колокольчик», «Разлука», «И скучно, и грустно», «Зимний вечер», «Вам не понять моей печали» и других.

Романс сразу же полюбился морякам, тем более совпал по настрою с со скорым началом Крымской войны, когда морская тематика, Черноморский флот, Севастополь станут у всех на слуху.

Правда одна строка смущала – «раскинулось небо широко»…. Не по-моряцки как-то… И как-то само собой произошла замена «небо» на «море» и началась долгая и запутанная жизнь творения Щербины, уже вне его влияния и желания.

В самом начале века XX некий севастополец, моряк-черноморец Георгий Зубарев на мотив любимого романса создает свою версию реальности. Георгий Зубарев служит на торговом пароходе «Олег», где и происходят события с кочегаром, побудившие Георгия взяться за перо. Теперь песня, уже не романс под именем «Раскинулось море широко» или «Кочегар» начинает новый виток своей жизни.

В 1912 году известный русский эстрадный и оперный певец (баритон) греческого происхождения Юрий Морфесси (а какова перекличка с Щербиной!) записывает «Раскинулось море широко» на пластинку.

К сожалению, только звук без видеоряда.

Были в стихах Зубарева и такие вполне натуралистические строки (а чего ожидать от народной поэзии?):

Я помню, механик вскричал:
— Подлецы! Задам я ему притворяться! —
И, ткнувши ногою в бок мертвеца,
Велел ему тотчас убраться.
— Не смейтесь вы! —с ужасом доктор вскричал,—
Он мертвый, совсем застывает!
Механик смущенный тогда отвечал:
— А черт же их душу узнает!
Я думал, что он мне бессовестно врет,
Он не был похож на больного…
Когда бы я знал, что он в рейсе умрет,
То нанял в порту бы другого.
За подобные строки Георгию Зубареву приходится даже эмигрировать. И попадает он в Марокко, откуда и пишет своей матери в Севастополь:

…За все грехи мои жестоко
Наказан я своей судьбой
Скитаться у брегов Марокко,
Глядеть на мутных волн прибой,
И постоянно вспоминая
О Севастополе родном…

Вернувшись на родину, по одной из бытующих версий, Георгий Зубарев служит на транспорте «Камчатка» и погибает в Цусимском сражении.

транспорт «Камчатка»

Третье рождение песни (хотя она никогда и не умирала) случилось в 1937-м когда в программе «Два корабля» её исполнил Леонид Утесов.

Вот как он об этом вспоминал:

«Я узнал эту песню. когда мне было 10 лет. Услышал от человека, который жил в одном доме со мной. Это был рабочий-железнодорожник. Он часто пел эту песню. Была она длинная, с бессчетным количеством куплетов. Но это не помешало мне запомнить ее. Я собирал в кружок своих сверстников, брал в руки гитару и начинал петь эдак залихватски почему-то: «Эх-да, раскинулось море широка-а-а…». Почему «эх-да» – не знаю.

Леонид Утесов (1895-1982)

Много лет спустя, а именно в 1936 году, задумал я со своим оркестром поставить спектакль «Два корабля». В первом акте показывался старый флот и трудная доля матроса, а во втором – советский – с его морской дружбой… Второй акт строился на основе советских произведений. А вот для первого нужно было что-то контрастное – песня с трагическим сюжетом. Мы долго искали ее, пока я не вспомнил песню своего детства. Мне предложили записать «Раскинулось море широко» на пластинку. Долгоиграющих тогда не было. Пришлось сокращать текст и петь песню немножко быстрей, чем я пел обычно во время спектакля. Там она и звучала лиричней, и трагедийности в ней было больше. А при записи на пластинку эти элементы ее красоты, ее впечатляемости исчезли».

Во времена Великой отечественной войны эта песня станет самой часто переделываемой: гимн севастопольцев, «Раскинулась роща широко…», «Раскинулись рельсы широко», «Я встретился с ним под Одессой родной» и т. д. Никто и никогда уже не сосчитает варианты ее исполнения.

Вот и современные певцы поют её:

Не забывается песня и поныне – ее часто переделывают под разные обстоятельства, например студенческие:

Раскинулся график по модулю пять,
Вдали полиномы стояли.
Студент не сумел производную взять,
Ему в деканате сказали:
«Экзамен нельзя на халяву сдавать,
Профессор тобой недоволен.
Изволь теорему Ферма доказать,
Иль будешь с физ-мата уволен».
Хотел доказать, но сознанья уж нет,
В глазах у него помутилось,
На миг он увидел стипендии свет –
Упал – сердце больше не билось.
К нему подбежала профессоров рать,
Бородки над ним наклонили.
Декан обещал три стипендии дать,
Но поздно – уж пятки остыли. А напоследок, мне хочется привести еще одно стихотворение Николая Щербины. Оно по силе и чувствам не уступает лучшим образцам классической любовной лирики России.

Когда любовь моя смущает ваше счастье,
Забудьте про нее… Зачем меня любить!
Я благодарен вам за прошлое
участье, – Я вашим счастьем буду жить.
Пора мне в путь… Скажите мне,
не вы ли
И кров любви простерли надо мной,
И, странника, меня у сердца приютили,
Где я гостил и отдохнул душой?..
Невольны мы в любви и в охлажденьи:
Я вас не упрекну изменой никогда…
Нет! Чувство, как и мысль, всегда
горит в движеньи,
И чувству есть свой возраст и чреда…
Но как боялся я, чтоб вы не помутили
Слезою обо мне своих небесных глаз…
Я счастлив тем, что вы меня забыли,
Я счастлив тем, что не забуду вас!

Могила Николая Федоровича Щербины на Тихвинском кладбище в Санкт-Петербурге