Угрюмое море привычно качает и белая пена летит за кормой

Фото из свободного доступа

“Восьмое марта”, многие впрочем знали её по первым строчкам: “Как тебя любил я, знали все ребята…”

Песня действительно дворовая народная, авторство даже нигде не упоминается. Её грусть и лиричность трудно не оценить:

1
Как тебя любил я знают все ребята,
Как с тобой гуляли в желтом сентябре,
А потом все это унеслось куда-то,
Кончились прогулки по ночной Москве.
2
Так промчалось лето и пришли морозы,
И тебя однажды с кем-то повстречал,
Отчего, ребята, навернулись слезы,
Отчего на сердце грусть, тоска, печаль.
3
Я сменил три раза струны на гитаре,
Оттого что много грустных песен спел,
Так промчалось время во хмельном угаре,
И друзей немало я сменить успел.
4
Но однажды ночью вдруг звонок раздался,
Поднимаю трубку, слышу голос твой,
Ты мне говорила, что не разлюбила,
И что очень хочешь встретится со мной.
5
Я стоял и слушал как ты в трубку плачешь,
Но в ответ ни слова так и не сказал,
На восьмое марта дарят всем подарки,
А тебе я эту песню написал.

В клипе исполнение похоже на то, как я слышала в молодости:

Следующая песня-авторская, причём сам текст песни-это стихотворение Игоря Кобзева (1924-86гг), опубликованное в его сборнике в 1960г, а припев-из стихотворения “Волны”Владимира Павлинова(1933-85гг):

Ты так нежно и так несмело
В час, когда засыпал залив,
Отдала мне все, что имела,
Ничего взамен не спросив!..
Режут тени наискосок
Рыжий берег в полосках ила.
Я готов целовать песок,
По которому ты ходила.
Старый пруд затянула ряска,
Укатилась волна, звеня,
Но твоя голубиная ласка
До сих пор убивает меня.
Я брожу по песку годов,
Болью полный, любовью полный,
Но не вижу твоих следов:
Их, наверное, смыли волны.

И получилась песня:

Мне бы жизнь свою, как кинопленку
Прокрутить на десять лет назад,
Чтобы стала ты простой девчонкой,
Чистой-чистой, как весенний сад.

Режут тени наискосок,
Рыжий берег с полоской ила.
Я готов целовать песок,
По которому ты ходила…
Снова тень наискосок,
Рыжий берег с полоской ила.
Я готов целовать песок,
По которому ты ходила…

А когда весенними ночами,
Часто думая, что я влюблен,
Я твоими черными очами
Был тогда, как птица, окрылен.

Мне бы стать бы синей, синей птицей,
Петь не хуже, чем все соловьи.
– Не целуйся, слышишь, не целуйся,
Не целуйся, слышишь, без любви…

Режут тени наискосок,
Рыжий берег с полоской ила.
Я готов целовать песок,
По которому ты ходила…
Снова тени наискосок,
Рыжий берег с полоской ила.
Я готов целовать песок,
По которому ты ходила…

Я готов целовать песок,
По которому ты ходила…

Когда мы пели “От Махачкалы до Баку волны катятся на боку…” я даже не знала, что песня авторская, полагая её дворовой народной. Но нет, автор нашёлся! Это замечательный поэт Борис Корнилов. Само стихотворение вот такое:
От Махачкалы до Баку волны плавают на боку,
И качаясь бегут валы от Баку ло Махачкалы.
За кормою вода густая- солона она,зелена,
Неожиданно вырастая, на дыбы поднялась она.
Мы теперь не поём, не спорим- мы водою увлечены;
Ходят волны Каспийским морем небывалой величины.
А потом затихают воды- ночь каспийская, мёртвая зыбь;
Знаменуя красу природы, звёзды высыпали как сыпь.
Я стою один успокоясь, я презрительно щурю глаз-
Мне Каспийское море по пояс, нипочём…Уверяю вас.
Нас не так на земле качало, нас мотало кругом во мгле-
Качка в море берёт начало, а кончается на земле.
От Махачкалы до Баку волны плавают на боку,
И качаясь бегут валы от Баку до Махачкалы.
Нас качало в казачьих сёдлах, только стыла по жилам кровь,
Мы любили девчонок подлых- нас укачивала любовь.
Водка, что ли ещё и водка- спирт горячий, зелёный и злой;
Нас качало в пирушках вот как- с боку на бок и с ног долой!
Только звёзды летят картечью, говорят мне :”Иди, усни…”,
Дом качаясь идёт навстречу, сам качаешься , чёрт возьми…
Стынет соль девятого пота на протравленной коже спины,
И качает меня работа лучше спирта и лучше жены.
От Махачкалы до Баку волны плавают на боку,
И качаясь бегут валы, от Баку до Махачкалы.
Что мне море? Какое дело мне до этой зелёной беды?
Соль тяжёлого сбитого тела солонее морской воды.
Что мне море, ребята, если наши зубы как пена белы,
И качаются наши песни от Баку до Махачкалы.
От Махачкалы до Баку волны плавают на боку ,
И качаясь бегут валы от Баку до Махачкалы,
И качаясь бегут валы от Баку до Махачкалы…

Песню мы пели покороче:

Нас качало с тобой, качало,

Нас качало в туманной мгле.

Качка в море берёт начало,

А кончается на земле.

От Махачкалы до Баку

Волны катятся на боку.

Обгоняя, бегут валы

От Баку до Махачкалы.

Нас качало в казацких сёлах,

Так, что стыла в жилах кровь.

Мы любили девчонок гордых,

Нас укачивала любовь.

От Махачкалы до Баку

Волны катятся на боку.

Обгоняя, бегут валы

От Баку до Махачкалы.

Ну, а водка? Да что нам водка?

Разудалый народ лихой.

Нас укачивала работа

С боку на бок и с ног долой.

От Махачкалы до Баку

Волны катятся на боку.

Обгоняя, бегут валы

От Баку до Махачкалы.

Спасибо за внимание к моим обзорам! Если статья понравилась-буду рада поддержке лайком.

Здесь начало цикла статей “Что мы пели о любви. Дворовые песни.

Здесь продолжение.

Если Вы хотите вспомнить какую-то дорогую Вам песню, заявку на поиск можете оставить в комментариях или на почту poiskpesen@bk.ru, постараюсь помочь.

Будем искать!

Первые результаты поисков тут.

Источник

Литературный журнал “Ритмы вселенной”

Владимир Маяковский фигура в русской литературе неоднозначная. Его либо любят, либо ненавидят. Основой ненависти обычно служит поздняя лирика поэта, где он воспевал советскую власть и пропагандировал социализм. Но со стороны обывателя, не жившего в ту эпоху и потока времени, который бесследно унёс многие свидетельства того времени, рассуждать легко.

Маяковский мог бы не принять советскую власть и эмигрировать, как это сделали многие его коллеги, но он остался в России до конца. Конец поэта печальный, но он оставался верен своим принципам, хотя в последние годы даже у него проскальзывают нотки недовольства положением вещей.

То, что начнет твориться в советской России после 30-х годов, поэт уже не увидит.

Стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» было написано в 1918 году. Это время, когда ещё молодой Маяковский с восторгом принимает происходящие в стране перемены и без капли сожаления прощается со своей богемной жизнью, которую вёл ещё несколько лет назад.

Кобыла по имени “Барокко”. Фото 1910 года.

Большой поэт отличается от малого не умением хорошо рифмовать или мастерски находить метафоры, и уж точно не количеством публикаций в газетах и журналах. Большой поэт всегда берётся за сложные темы, которые раскрывает в своей поэзии – это даётся далеко не каждому, кто умеет писать стихи. Большой поэт видит не просто голод, разруху, когда люди видят голод и разруху. Он видит не роскошь и сытую жизнь, когда люди видят роскошь и сытую жизнь – подмечает те детали, мимо которых простой обыватель пройдёт мимо и не заметит ничего.

А Маяковский всю жизнь презирал мещанство и угодничество и очень хорошо подмечал тонкости своего времени.

О самой поэзии он выскажется так:

Поэзия — вся! — езда в незнаемое.
Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради
тысячи тонн словесной руды.

В стихотворении (оно будет ниже) поэт напрямую обращается к животному. Но это обращение служит неким метафорическим мостом, который должен только усилить накал, происходящий в стихе и показать обычному обывателю всю нелепость и жестокость ситуации. Случаи жестокого обращения с лошадьми были часты в это время. Животных мучали до последнего, пока те действительно не падали замертво прямо на дорогах и площадях. И никто этого не пресекал. Это считалось нормой.

Животное же не человек…

Извозчики времён Маяковского.

Предлагаем вашему вниманию стихотворение «Хорошее отношение к лошадям», за которое по праву можно дать премию мира. Кстати, нобелевку в 2020 году получила американская поэтесса Луиза Глик. Аведь многие тексты Маяковского не хуже, и они то как раз о борьбе – борьбе за свободу и за равное существование на нашей планете.

Маяковский вдохновил множество хороших людей – именно поэтому его помнят и любят до сих пор.

Будь ты хоть человек, а хоть лошадка, которая отдаёт всю себя ради общей цели. Пусть поэт и обращается к лошади, но главную свою мысль он хочет довести до людей, которые стали слишком чёрствыми и жестокими.

Миру мир!

Хорошее отношение к лошадям

Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…

Улица опрокинулась,
течет по-своему…

Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…

И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть,
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.

И стоило жить, и работать стоило!

Лайк и подписка – лучшая награда для канала.

Источник

На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,

Чья не пылью затерянных хартий, —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь

И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,

Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?

Вы все, паладины Зеленого Храма,
Над пасмурным морем следившие румб,
Гонзальво и Кук, Лаперуз и де-Гама,
Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!

Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,
Синдбад-Мореход и могучий Улисс,
О ваших победах гремят в дифирамбе
Седые валы, набегая на мыс!

А вы, королевские псы, флибустьеры,
Хранившие золото в темном порту,
Скитальцы арабы, искатели веры
И первые люди на первом плоту!

И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,
Кому опостылели страны отцов,
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,
Внимая заветам седых мудрецов!

Как странно, как сладко входить в ваши грезы,
Заветные ваши шептать имена,
И вдруг догадаться, какие наркозы
Когда-то рождала для вас глубина!

И кажется — в мире, как прежде, есть страны,
Куда не ступала людская нога,
Где в солнечных рощах живут великаны
И светят в прозрачной воде жемчуга.

С деревьев стекают душистые смолы,
Узорные листья лепечут: «Скорей,
Здесь реют червонного золота пчелы,
Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»

И карлики с птицами спорят за гнезда,
И нежен у девушек профиль лица…
Как будто не все пересчитаны звезды,
Как будто наш мир не открыт до конца!

III

Только глянет сквозь утесы
Королевский старый форт,
Как веселые матросы
Поспешат в знакомый порт.

Там, хватив в таверне сидру,
Речь ведет болтливый дед,
Что сразить морскую гидру
Может черный арбалет.

Темнокожие мулатки
И гадают, и поют,
И несется запах сладкий
От готовящихся блюд.

А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.

Хорошо по докам порта
И слоняться, и лежать,
И с солдатами из форта
Ночью драки затевать.

Иль у знатных иностранок
Дерзко выклянчить два су,
Продавать им обезьянок
С медным обручем в носу.

А потом бледнеть от злости
Амулет зажать в полу,
Вы проигрывая в кости
На затоптанном полу.

Но смолкает зов дурмана,
Пьяных слов бессвязный лет,
Только рупор капитана
Их к отплытью призовет.

Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.

Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною,
В штурвал вцепляется — другою.

Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.

И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.

Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря —

О том, что где-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога! —
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.

1909 г.

Источник